Снусмарла Зингер
Мама-мама, вся моя правда — лезвие марки „Нева“ в заднем кармане джинсов.
Я пьяна, я всё время пьяна, обтираю плечами все стены, все косяки, я шатаюсь, я плохо пою, голос ни к черту, кружу по снегу, много и трогательно говорю, всё как положено: синие пластиковые стаканчики, походный нож, мартини, лимон. Танцую на стуле, на гироскопе, на пепле, на поплавке, на самой воде. (Я несмешной, просто странный аттракцион). Я повторяюсь.
Дорогой мой(,) господибоже, ау. Тридцатое декабря, тридцать первое декабря, а всё, что падает с неба — сплошной кромешный пиздец. Меня очень спасают, меня тут поят сладким кофе во всех возможных местах.
Если было бы что, все равно бы не знала, куда мне себя девать. (Сложная фраза).
„Я не болею.
Я живу с температурой тридцать восемь и пять.“
I'm on a highway to hell (одни цитаты), и мне не плевать. До неприличного не плевать. Даже на взгляды на улицах, на продавщиц, на его „не сдамся“, на несказанные вещи на „Чистых прудах“, на то, что за последние три года я ощутимо сдал, на то, что я не тру, не крут, ничего, ничего. Не трогай меня, пожалуйста, я сам уйду. Я нездешний уже совсем. Сам, видимо, виноват.
У лучшего друга болит организм.
Я потерял паспорт. Я мальчик без личной истории.
Как мне себя назвать?
По слухам больше не выпускают Sobranie super slims, из Кортасара выписываю все плохо знакомые имена, всю плохо знакомую музыку — получается около двух страниц.
Постоянно понтуюсь.
Главное, после того, как моргнул, — открывать глаза.
дальше хуйня-война:
собрать наш jazz-band,
пачку писем отправить.
только я не знаю, как всё, блядь, выразить,
уже не умею (даже избавляться от местоимений),
я.
пусто всё.
В любом случае, эта история о том, что некоторые женщины продолжают танцевать, что бы ни случилось.
И всё становится,
как должно.
Я пьяна, я всё время пьяна, обтираю плечами все стены, все косяки, я шатаюсь, я плохо пою, голос ни к черту, кружу по снегу, много и трогательно говорю, всё как положено: синие пластиковые стаканчики, походный нож, мартини, лимон. Танцую на стуле, на гироскопе, на пепле, на поплавке, на самой воде. (Я несмешной, просто странный аттракцион). Я повторяюсь.
Дорогой мой(,) господибоже, ау. Тридцатое декабря, тридцать первое декабря, а всё, что падает с неба — сплошной кромешный пиздец. Меня очень спасают, меня тут поят сладким кофе во всех возможных местах.
Если было бы что, все равно бы не знала, куда мне себя девать. (Сложная фраза).
„Я не болею.
Я живу с температурой тридцать восемь и пять.“
I'm on a highway to hell (одни цитаты), и мне не плевать. До неприличного не плевать. Даже на взгляды на улицах, на продавщиц, на его „не сдамся“, на несказанные вещи на „Чистых прудах“, на то, что за последние три года я ощутимо сдал, на то, что я не тру, не крут, ничего, ничего. Не трогай меня, пожалуйста, я сам уйду. Я нездешний уже совсем. Сам, видимо, виноват.
У лучшего друга болит организм.
Я потерял паспорт. Я мальчик без личной истории.
Как мне себя назвать?
По слухам больше не выпускают Sobranie super slims, из Кортасара выписываю все плохо знакомые имена, всю плохо знакомую музыку — получается около двух страниц.
Постоянно понтуюсь.
Главное, после того, как моргнул, — открывать глаза.
дальше хуйня-война:
собрать наш jazz-band,
пачку писем отправить.
только я не знаю, как всё, блядь, выразить,
уже не умею (даже избавляться от местоимений),
я.
пусто всё.
В любом случае, эта история о том, что некоторые женщины продолжают танцевать, что бы ни случилось.
И всё становится,
как должно.