Снусмарла Зингер
ты ходишь за мной по улицам, слушаешь, как я пою, и думаешь: „Когда ж ты заткнёшься?“
вторник, 08 апреля 2008
Снусмарла Зингер
ловлю своё отражение в твоих очках и думаю: „Господи, какой кошмар“.
воскресенье, 06 апреля 2008
Снусмарла Зингер
Молодой человек на велосипеде, у которого за спиной в рюкзаке крупные белые розы.
***
В палатках выпечки у метро стали продавать бриошь, но там это называется: „Любимчик“.
***
Девушка (рыжие волосы, гады, черная одежда) в метро читает потрепанных „Наложниц ненависти“, улыбается.
Девушка напротив первой (одежда в зелёных тонах, сумка из лоскутков ткани, фенечки на руках) читает „Дэ Пятачка“, хмурится.
Обе безумно красивы.
***
Скамья вагона метро в возрасте примерно от пяти до семидесяти вся до одного изучающая мой пакет, с изображенной на нём героической историей любви двух мышей и их противоборства со злобным крылатым котом.
***
В палатках выпечки у метро стали продавать бриошь, но там это называется: „Любимчик“.
***
Девушка (рыжие волосы, гады, черная одежда) в метро читает потрепанных „Наложниц ненависти“, улыбается.
Девушка напротив первой (одежда в зелёных тонах, сумка из лоскутков ткани, фенечки на руках) читает „Дэ Пятачка“, хмурится.
Обе безумно красивы.
***
Скамья вагона метро в возрасте примерно от пяти до семидесяти вся до одного изучающая мой пакет, с изображенной на нём героической историей любви двух мышей и их противоборства со злобным крылатым котом.
Снусмарла Зингер
Всё различается цветом воды в ладонях.
Рубиновый.
Рубиновый.
суббота, 05 апреля 2008
Снусмарла Зингер
чего уж там делать вид.
ты во мне все равно остался.
ты во мне все равно остался.
Снусмарла Зингер
Каждое утро небо зреет, как абрикос, из зелёного в жёлтый, розовеет бочком, созревает, падает и гниет несъеденным — чайки не любят абрикосы. Ты смотришь в одну точку, в грязный иллюминатор, так долго, что от времени, протекшего через тебя, следующим утром у тебя будет болеть горло. О чем ты думаешь?
Ты танцуешь на палубе, по тебе струится солёный шарф ветра. Ты танцуешь на палубе, ты улыбаешься счастливо. А море считает: раз, два, три. Море волнуется: раз…
Ты круужжжжишь по своей каюте. Ты кружжжишь, ты кружжишь. Поверни ручку двери так, чтобы дверь распахивалась в стене узкой городской улочки. И ты снова заметишь, что город твой совсем кусочки картона, смыслов и точек нет, но есть кому завидовать.
И, наконец, ты раскрываешь бортовой журнал и пишешь: „время, дата, координаты“. Ты пишешь: „Полёт нормальный. Команда проявляет признаки беспокойства, долгое плавание плохо сказывается на социальной атмосфере.“ Ставишь точку. На корабле ты один. Всю команду ты выдумал. И, бог знает, кого ты выдумал ещё: кажется, корабельную крысу и не менее корабельного попугая. И пьяная крыса кричит: „Карррамба“, взбираясь тебе на плечо, пока попугай подъедает твои галеты.
Ты смотришь в иллюминатор, ты танцуешь на палубе, ты грызешь мундштук своей старенькой трубки, хотя запах табака тебе отвратителен. Гладишь крысу по голове. Читаешь команде на ночь „Катехизис“.
В какое-то утро набегавшись по каюте, ты кричишь надсадно: „Отдать швартовы!!“, но твоя молодая победа давно здесь пустила корни. Всегда кто-то остаётся гнить в порту.
Ты танцуешь на палубе, по тебе струится солёный шарф ветра. Ты танцуешь на палубе, ты улыбаешься счастливо. А море считает: раз, два, три. Море волнуется: раз…
Ты круужжжжишь по своей каюте. Ты кружжжишь, ты кружжишь. Поверни ручку двери так, чтобы дверь распахивалась в стене узкой городской улочки. И ты снова заметишь, что город твой совсем кусочки картона, смыслов и точек нет, но есть кому завидовать.
И, наконец, ты раскрываешь бортовой журнал и пишешь: „время, дата, координаты“. Ты пишешь: „Полёт нормальный. Команда проявляет признаки беспокойства, долгое плавание плохо сказывается на социальной атмосфере.“ Ставишь точку. На корабле ты один. Всю команду ты выдумал. И, бог знает, кого ты выдумал ещё: кажется, корабельную крысу и не менее корабельного попугая. И пьяная крыса кричит: „Карррамба“, взбираясь тебе на плечо, пока попугай подъедает твои галеты.
Ты смотришь в иллюминатор, ты танцуешь на палубе, ты грызешь мундштук своей старенькой трубки, хотя запах табака тебе отвратителен. Гладишь крысу по голове. Читаешь команде на ночь „Катехизис“.
В какое-то утро набегавшись по каюте, ты кричишь надсадно: „Отдать швартовы!!“, но твоя молодая победа давно здесь пустила корни. Всегда кто-то остаётся гнить в порту.
пятница, 04 апреля 2008
Снусмарла Зингер
А Марта кричит, Марта кричит: „Карл! Они положили в пушку сырой порох!“
четверг, 03 апреля 2008
Снусмарла Зингер
а я — соло саксофона.
Снусмарла Зингер
В точке, где время и температура не различимы в ощущениях. Без двадцати шесть.
Из сгустков во временных потоках складывал тёмные оригами, думал, что.
Думал, что
одно только старательно выращенное и не погибшее умение порвать пленку меж произносить и писать стоит дорого.
Из сгустков во временных потоках складывал тёмные оригами, думал, что.
Думал, что
одно только старательно выращенное и не погибшее умение порвать пленку меж произносить и писать стоит дорого.
среда, 02 апреля 2008
Снусмарла Зингер
пойду-помру. не скучайте
Снусмарла Зингер
воскресенье, 30 марта 2008
Снусмарла Зингер
он лопнул, и сочится жидкостью горше полыни. В пригоршню слов не берёт, не пьёт, не бьёт, ничего не хочет.
скользкими пальцами себя ощупывает, ловит за хвост: „Вот ты где!“ говорит, и отпускает-теряет сразу же.
он знает, что где-то там, далеко, очень далеко есть моря, которые глубже, чем лужи.
знает, но не чувствует.
жалуется.
скользкими пальцами себя ощупывает, ловит за хвост: „Вот ты где!“ говорит, и отпускает-теряет сразу же.
он знает, что где-то там, далеко, очень далеко есть моря, которые глубже, чем лужи.
знает, но не чувствует.
жалуется.
пятница, 28 марта 2008
Снусмарла Зингер
Одни от меня кусочки.
вторник, 25 марта 2008
Снусмарла Зингер
это история о молчании, правда-правда, мой милый, не мой совсем. Это история о долгом молчании.
Мы тут живём, как на дне лужи: сверху серая вода с взвесью пыли и бензиновая радуга, снизу - асфальт. И вот я по этому асфальту: цок-цок-цок-[стоп]-щёлк-щёлк-щёлк-блядь-щёлк-щёлк-цок-цок-щёлк-цок-цок-цок, а потом сижу на скамеечке у Храма Христа Спасителя, и пахнет шоколадом с фабрики "Красный Октябрь".
Это история о молчании, светлый мой. О вночиневышептанном, проглоченном, водой унесенном, кровью и временем смытом. Это история про тёмную легкую тень, слетевшую с меня и спрятавшуюся под мочкой правого уха дрожащим комочком. Это история про... ладно, помолчим.
Это история про то, что будь мне сейчас пятнадцать лет - я бросился бы тебе на шею. Правда.
Если закрыть глаза - упадёт занавес ливня. Аплодисменты, бурные овации. У меня промокнет пальто.
Это история про три отрезка времени приблизительно равной длины.
Про то, что ты закуриваешь после секса. Про то, что я закуриваю после секса. Совсем не про то.
Про то, как я говорил, что хотел бы любить тебя и только тебя, потому что так... проще?
Мне не. Не. Строгаю собаке горький шоколад, а она улыбается мне вилянием хвоста.
стишки мои незаконченные, бумажки, дельца недоразрешённые.
куда etto всё?
прозрачная-прозрачная. Она говорит мне, что ей сейчас просто необходимо кого-то обнять, а поскольку наш третий спутник этого не оценит, то она обнимет меня. И обнимает. Трепещет, как птичка, под руками, тоненькая, красивая. Все на нас смотрят, все улыбаются, а я думаю: "какого же черта? она такая красивая, она такая нежная. Её бы любить, любить и любить, что ж вы, суки такие, выкабениваетесь, хвостами-носами вертите?" И не знаю ничего.
Болтаю ногами, смотрю на небо.
Там у вас снегопад? Переживи его хорошо.
это история про то, что мы опять сделаем вид, будто никто никому ничего не говорил.
это история про то, что всё будет хорошо.
это история про молчание.
Пойду помолчу, поплачу в свой чай.
Мы тут живём, как на дне лужи: сверху серая вода с взвесью пыли и бензиновая радуга, снизу - асфальт. И вот я по этому асфальту: цок-цок-цок-[стоп]-щёлк-щёлк-щёлк-блядь-щёлк-щёлк-цок-цок-щёлк-цок-цок-цок, а потом сижу на скамеечке у Храма Христа Спасителя, и пахнет шоколадом с фабрики "Красный Октябрь".
Это история о молчании, светлый мой. О вночиневышептанном, проглоченном, водой унесенном, кровью и временем смытом. Это история про тёмную легкую тень, слетевшую с меня и спрятавшуюся под мочкой правого уха дрожащим комочком. Это история про... ладно, помолчим.
Это история про то, что будь мне сейчас пятнадцать лет - я бросился бы тебе на шею. Правда.
Если закрыть глаза - упадёт занавес ливня. Аплодисменты, бурные овации. У меня промокнет пальто.
Это история про три отрезка времени приблизительно равной длины.
Про то, что ты закуриваешь после секса. Про то, что я закуриваю после секса. Совсем не про то.
Про то, как я говорил, что хотел бы любить тебя и только тебя, потому что так... проще?
Мне не. Не. Строгаю собаке горький шоколад, а она улыбается мне вилянием хвоста.
стишки мои незаконченные, бумажки, дельца недоразрешённые.
куда etto всё?
прозрачная-прозрачная. Она говорит мне, что ей сейчас просто необходимо кого-то обнять, а поскольку наш третий спутник этого не оценит, то она обнимет меня. И обнимает. Трепещет, как птичка, под руками, тоненькая, красивая. Все на нас смотрят, все улыбаются, а я думаю: "какого же черта? она такая красивая, она такая нежная. Её бы любить, любить и любить, что ж вы, суки такие, выкабениваетесь, хвостами-носами вертите?" И не знаю ничего.
Болтаю ногами, смотрю на небо.
Там у вас снегопад? Переживи его хорошо.
это история про то, что мы опять сделаем вид, будто никто никому ничего не говорил.
это история про то, что всё будет хорошо.
это история про молчание.
Пойду помолчу, поплачу в свой чай.
понедельник, 24 марта 2008
Снусмарла Зингер
Я стоял и думал, что я живой...
...Переход с октябрьской-кольцевой,
А потом по рыжей куда-то в центр...
Тонкой стрелкой в небо уткнулась церковь
С рыжеватой девичьей головой.
Аля Кудряшова "Дуэт для скрипки и альта"
среда, 19 марта 2008
Снусмарла Зингер
Скриплю, зубы скреплю.
Весна паразитически корни пускает.
Ты скоро приедешь. Где ты там?
Высмей меня стуком колёс, моё имя произносящим.
Привычно проглоти этим голодным взглядом.
Пожуй и выплюнь табачной жвачкой.
Где ты там?
После пятого стиха Казановы, прочитанного в метро,
Хочется курить воду из талых луж.
Уголок губ рассечён.
Апрель – время больших впечатлений,
Больших теплых снов.
Только я, тем не менее, холодный подтухший рыбин.
Весна обнимает ветрами.
Весна паразитически корни пускает.
Ты скоро приедешь. Где ты там?
Высмей меня стуком колёс, моё имя произносящим.
Привычно проглоти этим голодным взглядом.
Пожуй и выплюнь табачной жвачкой.
Где ты там?
После пятого стиха Казановы, прочитанного в метро,
Хочется курить воду из талых луж.
Уголок губ рассечён.
Апрель – время больших впечатлений,
Больших теплых снов.
Только я, тем не менее, холодный подтухший рыбин.
Весна обнимает ветрами.
понедельник, 17 марта 2008
Снусмарла Зингер
Lorsqu’un athée, tirant sa montre, donnait un quart d’heure à Dieu pour le foudroyer, il est certain que c’était un quart d’heure de colère et de jouissance atroce qu’il se procurait. C’était le paroxysme du désespoir, un appel sans nom à toutes les puissances célestes ; c’était une pauvre et misérable créature se tordant sous le pied qui l’écrase ; c’était un grand cri de douleur. Et qui sait ? aux yeux de celui qui voit tout, c’était peut-être une prière.
Когда один атеист, вынув часы, предоставил богу четверть часа на то, чтобы поразить его ударом молнии, он, конечно, доставил себе четверть часа гнева и мучительного наслаждения. Это был пароксизм отчаяния, вызов, брошенный всем силам небесным; ничтожное и жалкое создание извивалось под наступившей на него пятой, это был громкий крик скорби. Но как знать? Может быть, в глазах всевидящего это была молитва.
Alfred de Musset "La Confession d'un enfant du siècle"
Когда один атеист, вынув часы, предоставил богу четверть часа на то, чтобы поразить его ударом молнии, он, конечно, доставил себе четверть часа гнева и мучительного наслаждения. Это был пароксизм отчаяния, вызов, брошенный всем силам небесным; ничтожное и жалкое создание извивалось под наступившей на него пятой, это был громкий крик скорби. Но как знать? Может быть, в глазах всевидящего это была молитва.
Альфред Мюссе "Исповедь сына века"
воскресенье, 16 марта 2008
Снусмарла Зингер
В общем, я не так хорош, как выдуман.
суббота, 15 марта 2008
Снусмарла Зингер
пятница, 14 марта 2008
Снусмарла Зингер
Смотри. Вот он я, не умеющий рисовать. Рисую тебе свои выпачканные шоколадом и пеплом джинсы, расшатанные каблуки и восьмилетние свитера, протертые на локтях. Рисую зубочистки сигарет в руках, кажущихся мне неуклюжими и обрубочными. С женскими ногтями на большом и указательном пальцах и мужскими на всех остальных.
По утрам я достаточно безуспешно замазываю круги под глазами. У меня есть три зимних шарфа, и я выбираю их по принципу "который меньше прокурен". Я нашёл секрет выживания в этом климате: всё время помнить, что вот-вот наступит зима. Мой плей-лист совершенен.
Рисую тебе левое, некапризное ухо и правое, капризное, которое иногда слышит так, будто в него воды налили, а иногда страшно чешется внутри отверстий для серёжек. В левой дырке правого уха крупный аметист в серебре, в правой – серебряная серёжка, привезенная из Болгарии и бывшая некогда страшной оригинальностью, а теперь такая же, как у всего города. Пара от неё год, как почила с миром, порвавшись в моих беспокойных лапах.
Левая рука, не снимая, носит обручальный браслет из далекого города Набережные Челны, правая – кольцо, которое моему лучшему другу идёт больше, чем мне, поэтому я ношу его, как то, которое он подарил мне на моё четырнадцатилетие, а я пару месяцев назад загнал под шкаф и не могу вытащить. В моих бесчисленных шкатулках и одном сандаловом сундучке тяжелыми звякающими клубками живут ювелирные украшения, которые я всё время забываю аккуратно складывать и носить.
Смотри. В районе 11 часов вечера я начинаю ходить на кухню и воровать там груши из вазы для фруктов, хотя мне нужны не они, а прогуляться по коридору. Страдаю от духоты, замолкаю от холода.
На коврике мыш-ка спит.
В профиль у меня двойной подбородок и ахматовская переносица. В фас – маленькие вечно полуприкрытые глазки и кривящиеся губы, про вид три четверти лучше вообще молчать.
Подводка перманентно размазана.
Вид растерянной маленькой девочки. А ещё больше – тридцатилетней тётки, сохранившей растерянность маленькой девочки.
Вспоминая или выдумывая что-то очень светлое, расцвечиваюсь улыбкой, заставляющей прохожих подолгу в меня всматриваться и заговаривать с незнакомцами.
Заболеваю фразами, приходящими в голову, не вытирая ноги. Давно и сильно зациклен на слове "море"; стремлюсь к запаху чужого, вечернего, весеннего города.
Требую много времени.
Целую долго, курю постоянно, чай и кофе пью литрами, хожу по городу и говорю часами, тексты пишу по полдня.
Очень сплетничаю.
Влюбленными глазами смотрю на всякое язвительное хамло.
Встретив однажды человека, который заставил на себя долго смотреть, стараюсь оказаться в том же месте в то же время на следующий день и через неделю. И либо не вижу этого человека больше уже никогда, либо начинаю встречать регулярно в разных частях города, месяцами не обмолвившись и словом, да и не имея такого желания.
Очень люблю солёное и хрустящее, горький шоколад и заглядывать через плечо людям, читающим в транспорте. Это все знают и используют в своих целях.
Люблю цветы, фисташковое мороженое и беспокоюсь от незатушенных сигарет в пепельнице – этого не помнит почти никто.
Привычку напевать под нос вяжу в один узел с привычкой сигарет и плеера. За недоступностью двух последних, начинаю делать первое.
Тяжело встав утром, на весь день забываю говорить и есть. Вместо жевательной резинки использую мятные капли на воде и этиловом спирту, травя ими отплевывающихся окружающих.
Ерошу волосы. Правая рука – сеточка случайных и неслучайных маленьких шрамиков. Боюсь мамы, смерти и резких звуков.
Смотри. Я рисую себя надевшим кроссовки и бегущим куда-то по улице; сидящим на бордюре, на ограждении, на газоне, скрестив ноги по-турецки; смотрящим на собеседника исподлобья; сгорбившимся над листом бумаги, полным букв; закрывшим рот рукой. Я рисую себя с красными пятнами болеющей жирной кожи на белом лице, шеей, втянутой в плечи, запахом тела, поленившегося вчера сходить в душ.
Смотри. Бродячие собаки тычутся мне носами в раскрытые ладони.
P.s. дополнить.
По утрам я достаточно безуспешно замазываю круги под глазами. У меня есть три зимних шарфа, и я выбираю их по принципу "который меньше прокурен". Я нашёл секрет выживания в этом климате: всё время помнить, что вот-вот наступит зима. Мой плей-лист совершенен.
Рисую тебе левое, некапризное ухо и правое, капризное, которое иногда слышит так, будто в него воды налили, а иногда страшно чешется внутри отверстий для серёжек. В левой дырке правого уха крупный аметист в серебре, в правой – серебряная серёжка, привезенная из Болгарии и бывшая некогда страшной оригинальностью, а теперь такая же, как у всего города. Пара от неё год, как почила с миром, порвавшись в моих беспокойных лапах.
Левая рука, не снимая, носит обручальный браслет из далекого города Набережные Челны, правая – кольцо, которое моему лучшему другу идёт больше, чем мне, поэтому я ношу его, как то, которое он подарил мне на моё четырнадцатилетие, а я пару месяцев назад загнал под шкаф и не могу вытащить. В моих бесчисленных шкатулках и одном сандаловом сундучке тяжелыми звякающими клубками живут ювелирные украшения, которые я всё время забываю аккуратно складывать и носить.
Смотри. В районе 11 часов вечера я начинаю ходить на кухню и воровать там груши из вазы для фруктов, хотя мне нужны не они, а прогуляться по коридору. Страдаю от духоты, замолкаю от холода.
На коврике мыш-ка спит.
В профиль у меня двойной подбородок и ахматовская переносица. В фас – маленькие вечно полуприкрытые глазки и кривящиеся губы, про вид три четверти лучше вообще молчать.
Подводка перманентно размазана.
Вид растерянной маленькой девочки. А ещё больше – тридцатилетней тётки, сохранившей растерянность маленькой девочки.
Вспоминая или выдумывая что-то очень светлое, расцвечиваюсь улыбкой, заставляющей прохожих подолгу в меня всматриваться и заговаривать с незнакомцами.
Заболеваю фразами, приходящими в голову, не вытирая ноги. Давно и сильно зациклен на слове "море"; стремлюсь к запаху чужого, вечернего, весеннего города.
Требую много времени.
Целую долго, курю постоянно, чай и кофе пью литрами, хожу по городу и говорю часами, тексты пишу по полдня.
Очень сплетничаю.
Влюбленными глазами смотрю на всякое язвительное хамло.
Встретив однажды человека, который заставил на себя долго смотреть, стараюсь оказаться в том же месте в то же время на следующий день и через неделю. И либо не вижу этого человека больше уже никогда, либо начинаю встречать регулярно в разных частях города, месяцами не обмолвившись и словом, да и не имея такого желания.
Очень люблю солёное и хрустящее, горький шоколад и заглядывать через плечо людям, читающим в транспорте. Это все знают и используют в своих целях.
Люблю цветы, фисташковое мороженое и беспокоюсь от незатушенных сигарет в пепельнице – этого не помнит почти никто.
Привычку напевать под нос вяжу в один узел с привычкой сигарет и плеера. За недоступностью двух последних, начинаю делать первое.
Тяжело встав утром, на весь день забываю говорить и есть. Вместо жевательной резинки использую мятные капли на воде и этиловом спирту, травя ими отплевывающихся окружающих.
Ерошу волосы. Правая рука – сеточка случайных и неслучайных маленьких шрамиков. Боюсь мамы, смерти и резких звуков.
Смотри. Я рисую себя надевшим кроссовки и бегущим куда-то по улице; сидящим на бордюре, на ограждении, на газоне, скрестив ноги по-турецки; смотрящим на собеседника исподлобья; сгорбившимся над листом бумаги, полным букв; закрывшим рот рукой. Я рисую себя с красными пятнами болеющей жирной кожи на белом лице, шеей, втянутой в плечи, запахом тела, поленившегося вчера сходить в душ.
Смотри. Бродячие собаки тычутся мне носами в раскрытые ладони.
P.s. дополнить.