Снусмарла Зингер
прозрачный снег
понедельник, 10 сентября 2007
Снусмарла Зингер
Мы молодцы.
Мы же рыбы.
Смотри как научились летать.
Потом будет другой зелёный пол и they're not gonna get us. Я потеряю совесть и пуговицу.
Мы же рыбы.
Смотри как научились летать.
Потом будет другой зелёный пол и they're not gonna get us. Я потеряю совесть и пуговицу.
воскресенье, 09 сентября 2007
суббота, 08 сентября 2007
Снусмарла Зингер
Все начинается лёгкой растрепанностью и заканчивается утром понедельника.
четверг, 06 сентября 2007
Снусмарла Зингер
этих людей можно заставлять тебя ждать какое-то дикое количество времени, тратить деньги их телефона на соприкосновение ваших голосов, объедать их, клянчить у них деньги, ставить на их учебники чашки чая, копаться в их дисках, стебаться, щуриться, улыбаться, молчать и любить их, совсем открыто и беззастенчиво лю-бить.
среда, 05 сентября 2007
Снусмарла Зингер
...смотреть на тебя, чуть сверху, как ты опускаешь ресницы складываешь крылья и улыбаешься, как можно догадаться по движению щек, хотя с моей точки зрения я не вижу улыбки.
и другой особый вид счастья: случайно, в одиночестве и вагоне метро обнаружить, что руки пахнут тобой.
и другой особый вид счастья: случайно, в одиночестве и вагоне метро обнаружить, что руки пахнут тобой.
вторник, 04 сентября 2007
Снусмарла Зингер
как-то начать.
мы с собакой птички на проводе. знаете, в этом городе закаты такие красивые, в этом мире в целом,
на этой планете, во всей этой Вселенной — Такие Закаты. Такие, что даже дома-переулки-улыбки не мешают их видеть, дышать позолоченным воздухом и смотреть против солнца, не видя почти ничего, кроме каймы вокруг силуэтов. И не слышать, не слышать. It's a devil waiting outside your door. Влетая в подъезд, вылетая ворохом осенней совсем бумаги, я вижу в ответ тебя, пришедшего меня проведать. Ты очень лохматый, я, правда, смотрю на тебя супротив солнца, я не вижу, ты, видимо, куришь и, кажется, что-то пьешь. Ты очень, очень взрослый. Ты давно окончил институт и, может быть даже, давно, конечно, уже, очень, ты женился. Она ждет от тебя ребенка? Она любит тебя? всё ещё? я рад. Ты же, ты же, ты же такой красивый. Ну слушай, ну что ты пришел, ну хочешь, ну я не знаю, ну вот эти все слова паразиты, ну, ну, ну о чем я тебе могу. Ну вот давай, ну что ли вспомним прошлое, ну что ли, как бы, оно же было так давно. Слууушай, на самом деле, я ещё помню как ты умеешь пить кофе, чтобы меня нежило на краешке твоей чашке или пластмассового бедняцкого стакана. Я называю тебя разными именами, сейчас скажу это, потом другое, я их все перепробую, я их так часто держу под языком - мою спасительную таблетку твоих имен в оболочке твоих улыбок, а мне сегодня, именно сегодня надо спастись. Спаси меня, ладно? Купи себе майку с надписью "Катманду", у нас было жаркое-жаркое лето в этом августе. Ты протянешь однажды мне руку, я знаю, я верю, я жду. Я так люблю красивые мужские руки, твою в синяках этих ужасных не помню - выдумываю. Пойдем. Такой красивый закат в таком грязном городе. Собака артачится, боится темнейшего из айнур. Знаешь... ну что я могу, действительно, тебе сказать. Я очень скучаю, очень, хотя ты был так давно. И был ли ты. И было ли что-то. Она говорила мне: "был" и ещё говорила: "риталин", так что шепну тебе на ухо: "знаю.всё". Ты, конечно, в этот момент, как бывает в дурацких фильмах, обязательно уходишь в солнце, не оставляя во мне проблемы как-то закончить. А я опять, опять развернусь на полпути и струшу идти на твою могилу.
мы с собакой птички на проводе. знаете, в этом городе закаты такие красивые, в этом мире в целом,
на этой планете, во всей этой Вселенной — Такие Закаты. Такие, что даже дома-переулки-улыбки не мешают их видеть, дышать позолоченным воздухом и смотреть против солнца, не видя почти ничего, кроме каймы вокруг силуэтов. И не слышать, не слышать. It's a devil waiting outside your door. Влетая в подъезд, вылетая ворохом осенней совсем бумаги, я вижу в ответ тебя, пришедшего меня проведать. Ты очень лохматый, я, правда, смотрю на тебя супротив солнца, я не вижу, ты, видимо, куришь и, кажется, что-то пьешь. Ты очень, очень взрослый. Ты давно окончил институт и, может быть даже, давно, конечно, уже, очень, ты женился. Она ждет от тебя ребенка? Она любит тебя? всё ещё? я рад. Ты же, ты же, ты же такой красивый. Ну слушай, ну что ты пришел, ну хочешь, ну я не знаю, ну вот эти все слова паразиты, ну, ну, ну о чем я тебе могу. Ну вот давай, ну что ли вспомним прошлое, ну что ли, как бы, оно же было так давно. Слууушай, на самом деле, я ещё помню как ты умеешь пить кофе, чтобы меня нежило на краешке твоей чашке или пластмассового бедняцкого стакана. Я называю тебя разными именами, сейчас скажу это, потом другое, я их все перепробую, я их так часто держу под языком - мою спасительную таблетку твоих имен в оболочке твоих улыбок, а мне сегодня, именно сегодня надо спастись. Спаси меня, ладно? Купи себе майку с надписью "Катманду", у нас было жаркое-жаркое лето в этом августе. Ты протянешь однажды мне руку, я знаю, я верю, я жду. Я так люблю красивые мужские руки, твою в синяках этих ужасных не помню - выдумываю. Пойдем. Такой красивый закат в таком грязном городе. Собака артачится, боится темнейшего из айнур. Знаешь... ну что я могу, действительно, тебе сказать. Я очень скучаю, очень, хотя ты был так давно. И был ли ты. И было ли что-то. Она говорила мне: "был" и ещё говорила: "риталин", так что шепну тебе на ухо: "знаю.всё". Ты, конечно, в этот момент, как бывает в дурацких фильмах, обязательно уходишь в солнце, не оставляя во мне проблемы как-то закончить. А я опять, опять развернусь на полпути и струшу идти на твою могилу.
понедельник, 03 сентября 2007
Снусмарла Зингер
Blue (21:56:27 3/09/2007)
и длииииинные черные ресницы.
не ресницы, а сумасшествие.
на этих ресницах танцуют мои мысли.
и длииииинные черные ресницы.
не ресницы, а сумасшествие.
на этих ресницах танцуют мои мысли.
Снусмарла Зингер
по-моему ты\я\он\она\они\небо\осень просто очень влюбчивый ребёнок.
пятница, 31 августа 2007
Снусмарла Зингер
это всё же было лучшее лето.
Снусмарла Зингер
послушай, послушай, какого же черта. я сорвал свой литературный голос в банальность. я пошл и неполноценен. всё время хочу писать тебе и стираю.
а ты увидишь и прочитаешь, ты решишь, что это снова не про тебя.
откуда знать-то тебе, что сегодня в метро я видел двоих, и одна касалась второго также, как я это делаю с тобой своими пугливыми пальцами. У меня расстегнулась грудная клетка и если заглянуть туда было, как заглядывают в незастегнутый ворот алой блузки, можно было разглядеть пушистый серый ворочающийся комочек.
а ты увидишь и прочитаешь, ты решишь, что это снова не про тебя.
откуда знать-то тебе, что сегодня в метро я видел двоих, и одна касалась второго также, как я это делаю с тобой своими пугливыми пальцами. У меня расстегнулась грудная клетка и если заглянуть туда было, как заглядывают в незастегнутый ворот алой блузки, можно было разглядеть пушистый серый ворочающийся комочек.
среда, 29 августа 2007
Снусмарла Зингер
Мы были сегодня немного бездомны, немного бездонны, бедны, голодны. Мы копались-купались в карманах, собирали мелочь. Сидели на бордюрах под солнцем, заставляя прохожих прыгать через наши ноги. Мы были лохматы, на грани простуды, искали чужие разрушенные жилища, ныряли в подворотни, высматривали свет в слепых пыльных разбитых окнах. Мы были в драных испачканных краской джинсах, мы мечтали стать модельерами или любым способом заработать каких-нибудь денег, мы не прикладывали к этому никаких усилий. Мы бродили по книжным, мы тянулись носом к съедобным запахам. Воровато оглядывались по сторонам. Мы дружили с собаками на улицах, мы были трижды искушены демонами прямо на мостовой. Мы были святы, мы были счастливы.
Снусмарла Зингер
Моя муза (она всё же вернулась, олигарх её бросил) стоит в дверях, опираясь худым бедром о косяк, и широко открытыми глазами смотрит, как я ловлю всполохи ощущений от тебя на своих пальцах.
И ты ещё каким-то образом сомневаешься в своем совершенстве,
вторник, 28 августа 2007
Снусмарла Зингер
Совсем красивый, зеленоглазый. Питается только лаймами из мохито, хоть те и не подходят под цвет его глаз. Человек с трупом в кармане и солнцем внутри, которое конфликтует с солнцем снаружи. Наблюдаю тебя снизу вверх, несущегося по Арбату, рассуждающего о ебанутых людях, мне становится легко, привольно и твоевнутреннесолнценаблюдательно. Спасибо, чарли.
понедельник, 27 августа 2007
Снусмарла Зингер
для NovemberRain, ты, только, не грусти, пожалуйста.
Девять часов в автобусе на большой высоте, в синих горах, ночью. Вокруг мокрый холод, некрасиво спят люди, просыпаются раз в полтора часа на остановке у круглосуточного придорожного кафе, начинают суетиться, шуршать пакетами и покупать кофе, потом, несмотря на кофеин, засыпают, вновь оживляясь только на границе, выскакивая в Duty Free, обнаруживая, что там нет Martini и разочарованно покупая ящик Mars. На поворотах с полок над сидениями с глухим звуком падают какие-то вещи, сыплются шоколадки из картонной коробки, их владельцы бросаются ловить свой багаж по всему салону, кто-то начинает полусонно материться и требовать тишины. Водитель слушает плеер, но слышно только партию ударных, сливающуюся со звуком веток, скребущих по стеклу, и шорохом дороги; может быть, только кажется, но где-то кричат птицы и поют люди. Человек рядом, достаточно чужой тебе, просто соратник по несчастью, изредка поднимает лохматую рыжую голову с твоего плеча, смотрит уставшим туманным взглядом, но воспитание не позволяет жаловаться друг другу вслух. Жесткая спинка сидения неприятно соприкасается через ткань с обожженной спиной; ноги, впервые, пожалуй, ты жалеешь об их длине, ноют; в носу омерзительно зарождается насморк – продукт ночи в номере с плохим кондиционером; сквозь опухшую слизистую пробивается запах неуютной холодной ночи и передвижения из пункта А в пункт Б.
03:25, вспомнить бы какому часовому поясу принадлежит это время, закрываешь глаза и забываешься бесконечным злым сном, от которого будит очередное падение чьей-то сумки, 03:42, fuck – это слово знают в любой стране.
Fuck it all… К черту, к чертовой матери такие поездки, такие кондиционеры, таких водителей с кривыми волосатыми ногами, эти ужасные запахи, эту душную ночь вчера, эту промозглую ночь сегодня, к черту дурацкие идеи попутчиков, к черту твои сумки, которые почему-то ещё ни разу не упали, воспоминания, буклеты, товарищей по несчастью, истеричных баб, идиотичных мужиков, все_это_больше_никогда_никогда_никогда…
-Я что, полночи проспала рядом с трупом? – очередной тычок в бок и громкий голос на ухо. Хочется ответить утвердительно.
04:47, рассвет мягкой оранжевой пастели на акварельной бумаге; попутчики шуршат кульками и предпринимают попытки позавтракать, вокруг невысокие улицы спящего города, автобус тормозит прямо на границе пешеходной зоны.
Вываливаешься на воздух, с удивлением обнаруживая в себе способность находиться в положении "стоя", тянешься всем телом к такому же сонному, как и ты, лохматому солнцу, пытаешься сориентироваться, охватить мыслью, взглядом и верхними конечностями свой багаж.
Тащишь за собой чемодан по широкой мощеной, совершенно пустой улице, столь знакомой тебе по пряным душным вечерам в этом городе, чувствуешь море, простершееся где-то справа и бросающее тебе приветственные блики, осознаешь, что ты Вернулся. Кажется даже Вернулся Домой.
Снусмарла Зингер
воскресенье, 26 августа 2007
Снусмарла Зингер
Двенадцать тучек на глянцевой спинке неба. Небо перебирает лапками и беспокоится. Двенадцать точек-тучек на спинке, ходят взад-вперед, справа налево, а для кого-то слева направо. Плавится шоколад, тает сахар, ползают тучки, не делясь влагой. Солнце жжет блестящую синею спинку.
Он раскачивается на зеленой травинке, как на трамплине, он смотрит, как самолеты летят по небу, оставляя царапины и следы. Он опускает глаза и вздыхает.
Двенадцать тучек шепотом переговариваются друг с другом, говорят про тишину, вату и сладкие глупости. Точёные обесточенные профили тучек скользят, ласкаемые ветром. Небо считает их своими мыслями, тучки считают небо своим подиумом. Небо хочет себе зеленые глаза, тучки одалживают друг другу тушь для ресниц. Песок сыпется, море волнуется. Где-то с ветки упала шишка, недозрелая, в мягкую хвою.
-Я женюсь, – говорит он своим родителям и замолкает. Распускается цветок колокольчика. Солнце гладит алую спинку с семью черными точками. Каштаны отцвели так давно, что думать о них никакого смысла.
-У неё двенадцать точек. Она не твоего вида, – говорит его мать и поджимает губы.
Он падает кувырком с травинки.
Ребенок гладит деревянное тело скрипки, пошло выгибающееся под его руками, как совсем не положено при детях до восемнадцати. Мышка бежит по полю и ищет чем покормить детей. Двенадцать тучек разучивают фигуры менуэта, слегка путая его с минетом. Небо перебирает лапками и беспокоится. Однажды оно соберется с мыслями, расправит крылышки и улетит.
Он раскачивается на зеленой травинке, как на трамплине, он смотрит, как самолеты летят по небу, оставляя царапины и следы. Он опускает глаза и вздыхает.
Двенадцать тучек шепотом переговариваются друг с другом, говорят про тишину, вату и сладкие глупости. Точёные обесточенные профили тучек скользят, ласкаемые ветром. Небо считает их своими мыслями, тучки считают небо своим подиумом. Небо хочет себе зеленые глаза, тучки одалживают друг другу тушь для ресниц. Песок сыпется, море волнуется. Где-то с ветки упала шишка, недозрелая, в мягкую хвою.
-Я женюсь, – говорит он своим родителям и замолкает. Распускается цветок колокольчика. Солнце гладит алую спинку с семью черными точками. Каштаны отцвели так давно, что думать о них никакого смысла.
-У неё двенадцать точек. Она не твоего вида, – говорит его мать и поджимает губы.
Он падает кувырком с травинки.
Ребенок гладит деревянное тело скрипки, пошло выгибающееся под его руками, как совсем не положено при детях до восемнадцати. Мышка бежит по полю и ищет чем покормить детей. Двенадцать тучек разучивают фигуры менуэта, слегка путая его с минетом. Небо перебирает лапками и беспокоится. Однажды оно соберется с мыслями, расправит крылышки и улетит.
Снусмарла Зингер
Небо и земля сшиты серебристыми нитками дождя, шепчут друг другу признанья о сотворении нового мира. Выгибаются где-то кошки мостов, танцуют ручьи по серым дорогам, люди убегают от капель и прячутся, водят руками по стеклам по следу воды и, каждый о своем, вздыхают.
Ветер гуляет, качая хризантемы. Знаете…однажды, ведь, будет зима… - шепчет он на ухо и тихо смеется, вьется средь струй дождевых, падает вниз и у самой мостовой выходит в крутое пике. Как жалко, что он невидим.
Двое, под козырьком, закрывая лица воротниками и шляпами, смотрят то в дождь, то друг другу в глаза и молчат. На сгибе локтя глубоко дышат, спят цветы с головками цвета глаз одного из ждущих под этим дождем, со стеблями цвета ожидания и надежды. Такие живые, будто только вчера были срезаны, хотя больше месяца назад те же двое собрали их на кишащем комарами болоте. Но Она ведь умеет договориться с растениями, как есть существа, способные договориться с дождем.
-Он придет? – та рука, что не держит цветов, касается локтя, укрытого черной тканью.
-Он придет… Видишь дождь? Он придет.
И обоим кажется тень, раздвигающая струи дождя, словно бы тюлевую занавеску. Тень с глазами цвета ожидания и надежды.
суббота, 25 августа 2007
Снусмарла Зингер