Мариуш.
Поляк по происхождению, виолончелист по профессии. Живёт в любом городе, где цветут каштаны и вишни, в маленьком пожилом доме недалеко от набережной. Женщина, пахнущая медом донника по утрам; девочки-погодки, ходят в детский сад; канарейка; жухлые ноты на крышке фортепиано; испытывает тягу к венскому кофе за завтраком.
Мариуш участвует в некотором проекте, под названием "L'Orchestre International de la Vie Veritable". Собственно, только им он и занимается. Ездит на гастроли, дает интервью, схемки какие-то иногда на бумаге рисует. Не сказать, чтобы это было лучшее, чем может человек заниматься в жизни, но Мариушу в этом хорошо и удобно. Лет семь назад его пригласили в только зарождавшуюся тогда труппу, и он, не сразу, но согласился, а теперь, кажется, является одним из ведущих её членов. Состав на данный момент насчитывает около двухсот человек, и большинство из них Мариуш даже не знает в лицо.
Оркестр никогда не сыгрывается, не репетирует вместе, музыканты встречаются только на концертах, и новички нередко уходят сразу после первого отделения. Некоторые испуганными и дрожащими, некоторые - горделиво помахивающими довольно бесполезной партитурой. Иногда они ещё и говорят что-нибудь вроде: "Извините, я не справился", "Извините, это не моё", "Извините, это же не музыка, а херня какая-то". В любом случае, здесь никто никого никогда не уговаривает остаться. В некоторые кризисные моменты на сцене оказывается вовсе пять или шесть человек, и так им, наверное, даже уютней.
Musique de la vie veritable построена на всяком отсутствии договоренности, на разговоре и импровизации в реальном времени. Мариуш слышит вступительные такты, которые дает скрипач, Мариуш помнит, как тот как-то раз пьяно признавался в своей нежной любви к Листу, Мариуш отвечает. И они тасуют мелодии, как карты за вчерашним вечерним покером. Да, Мариуш в свое время читал Германа Гессе, посещал джазовые фестивали и путался с марсельскими проститутками, хотя последнее, кажется, не о том. Нужно хорошо чувствовать нитки этого мира, чтобы получалась такая музыка.
Куда бы Мариуш не приехал, он немедленно находит себе место, которое будет именоваться его гримерной. Обязательно наличие естественного источника света, желательна приходящая уборщица. И, конечно, место выступления не дальше, чем в двух минутах ходьбы.
То, что Мариуш делает в гримерной, похоже больше на камлание, чем на что-то ещё. Говорят, у него прабабка была ведьма. А может врут.
Он бесконечно ходит кругами, валяется на полу, раскачивается как кукла-неваляшка, повторяя по слогам: "Кон-стан-ци-я, Кон-стан-ци-я" или любое другое слово. Курит. Может это его в венской консерватории так научили? Бог знает.
Играет в невообразимые какие-то игры с участием карандашей, камешков, рук и листков бумаги. Танцует в одиночестве мужскую партию квик-степа, отстукивая набойками. Прыгает десятки раз с грохотом с подоконника на пол, высовывается в окно в расстегнутой несвежей рубашке и хрипло поет "All you need is love". Это как-то не похоже на восточные практики, но может там всё дело именно в них.
Он одни и те же лейтмотивы мучает бесконечно, восемь, десять часов, ошибаясь на одном и том же месте. Морщится, потеет, грязно ругается на струны, прерывается за ноту до кульминации, чтобы пойти откусить кусок капустного пирога и тут же его выплюнуть. Спит, наплевав на неправленные технические недочеты, оправдываясь перед собой, что на концерте должен быть спокоен и свеж. Грызет ногти, позорно забывает смысл и замысел хода валторн, пихает мелодический мажор, где ни попадя. Шепчет виолончели нежности на итальянском, Лихорадочно листает купленную за семьдесят евроцентов книгу "Руки в музыке искупай" и подчеркивает в ней строчки. Сопит, простудно хлюпает носом, ковыряет пальцем штукатурку. Кричит на тех, кто находится с ним в одной комнате и дышит не в такт.
Что до этих людей. Просто так в его гримерной никто не оказывается. Тут, в общем, два способа. Либо они сами пришли, либо он их позвал. Когда говорится, что он их звал, это значит, что он в буквальном смысле валялся у них в ногах, изливал свое восхищение и любовь и умолял их помочь ему. Когда говорится о людях, которые сами пришли, это значит, что они ворвались в его гримерную без приветствия и предупреждения, немедленно объяснили ему смысл хода валторн, разрешили все проблемы, включая кусок пирога, так и валяющийся на полу. После общения с последними он вообще обычно меняет всю свою музыку.
Ну, конечно, он всё может сам, даже иногда хочет сам. Но и без них тоже как-то неудобно. Они умеют давать дельные советы, обращать внимание на те ошибки, которые есть сегодня, не вспоминая тех, которые были вчера. Скучать, хлюпать кофе, бабочку ему поправлять, вдохновение какое-нибудь организовывать, не разочаровываться в нем, посмеиваться над ним правильно. Все они отлично понимают, что когда он на них кричит или когда холодным тоном говорит: "Заткнись и слушай меня", надо заткнуться и слушать. И что когда он просит словесных комментариев, не надо говорить четко и прямо, не выбирая выражений и не выдумывая комплиментов. Потому что ничего важнее его музыки, его выхода на сцену, в гримерной нет. Поэтому тут немножко не до соплей и не до вежливости. А в театр они потом вместе сходят.
Мариуш сидит горбато на колченогой табуретке, прижигает спиртом расковырянный прыщ, а потом его гримирует.
На сцене Мариуш должен быть абсолютно цельным. Всякий сломанный ноготь должен иметь смысл жертвы искусства. Пылинка на фраке – удивительный символ пренебрежения к мелочам. Да, у фрака может быть вся подкладка в дырах, но этого никто не увидит. И в зале уже кто-то зевает и почесывается, и будет это делать до конца, даже если сейчас на сцене окажется сам Вивальди. Мариуш стоит за кулисами и уговаривает себя: «У Нейгауза всегда полконцерта улетало под рояль, полконцерта, под рояль, зато вторые полконцерта…»
На сцене он уже не думает. На сцене начинается ритм и рисунок. И этот ритм и рисунок водит его смычком. И он видит, как расплываются цветные круги, когда закрывает глаза. И, дай Бог, кто-то заметит, как бабочка с его шеи взлетает и начинает кружиться под потолком. Мариуш говорит звуком, Мариуш весь мир этим звуком описывает. И кларнетист знает, что ему ответить, и
Иногда пальцы срываются, и нота падает на четверть тона ниже
В тот момент, когда Мариуш ошибается, между фальшивой нотой и верной возникает предельно краткий момент абсолютной тишины и расширенных зрачков. В этот момент, любой, кто находится в зале (и Мариуш почему-то знает, что это будет тот, кто сидит в самой темной его части) может достать из-под сидения винтовку и выстрелить.
Мариуш всегда очень удивляется, когда этого никто не делает.
После концерта могут быть аплодисменты, цветы, чеки по почте, непристойные предложения и статьи в газетах (газеты Мариуш если читает, то по диагонали и со смехом). Но никаких людей, которые пытаются проникнуть с ним за кулисы и немедленно объяснить ему, что они как-то не так это всё видят, и хотели бы, чтобы он понял. Или тех людей, которые говорят, что всё-всё-всё понимают и предлагают ему немедленно совместно просмаковать каждую ноту за чаркой вина, взглянув на это всё с точки зрения трактатов о гармонии нового времени.
Если кто-то всё-таки попадает в гримерную, то обычно он получает стулом по почкам, ну или, если проще, дверью по носу.
Мариуш смывает грим, злость и стыд, пакует виолончель, надевает теплый свитер, выходит на улицу, что-то насвистывая себе под нос.