.



Вылетали-летели птицами безумными, умными, вылетали, летали, таяли, из-за угла выскакивали. Придумывали друг другу тысячи имен, миллиарды названий-называний, мест-миров-судеб, перевоплощались в тысячи-тонны обликов, перебывали в тысяче разных мест. На Острове Принца Эдуарда лежали, за руки взявшись, на берегу, вспоминали: „жи, ши, варила ли мама щи? А идут ли на Марсе дожжи?“
Ты говорил: „Напиши. Я чувствую, что существую тогда“. Ты существуешь, тогда, сейчас, там, здесь, тут. Ты любишь молочные пенки, я знаю твои секреты, ты перечитываешь некоторые тексты и плачешь, я верю тебе, я всегда тебе верил, в тебя верил, ты слушаешь музыку флейты, скрипки и девичьего голоса, смотришь в окно и плачешь. Ты мог бы стать дирижёром. Ты умрешь безграмотным. Жи, ши.
Плелись дымом, плелись-сплетались, пахли мятой, пахли лимоном, льды топили, где были? Любили. Любили, любили, любили, две недели кого-то любили, собирались семью, жениться и замуж, с подругами-друзьями не советовались, по кромочке смерти шагали, тосковали. А одна шла и говорила: „Милый, милый, где же ты, где же ты?“, и глаза волокло, и он ждал её где-то там, далеко, он стоял у прилавка с сыром, его апрель превращался в май. А другая размахивала руками, а другая собирала руки в молитву и говорила: „я сдерживаю себя“ и обвиняла: „ты соблазнил меня“, и на изнанке рубашки строчила-запоминала стихи, и училась одним глазом плакать, а двумя ногами ходить по заборам. И искала себе величье, чтобы пред ним преклоняться, и искала себе мотив, чтобы его высвистеть. А третья существовала в одном измерении, измерении длины ног, а третья в свой чай исстари сыпала бергамот (прочие сыпали в шоколад грибы, но третьей не надо такой судьбы). Третья кричала: „прощайте“, махала рукой, закрывались двери метро, кому-то кто-то срывал цветы, птицы пели, закрывались двери апреля.


…