Каждое утро небо зреет, как абрикос, из зелёного в жёлтый, розовеет бочком, созревает, падает и гниет несъеденным — чайки не любят абрикосы. Ты смотришь в одну точку, в грязный иллюминатор, так долго, что от времени, протекшего через тебя, следующим утром у тебя будет болеть горло. О чем ты думаешь?
Ты танцуешь на палубе, по тебе струится солёный шарф ветра. Ты танцуешь на палубе, ты улыбаешься счастливо. А море считает: раз, два, три. Море волнуется: раз…
Ты круужжжжишь по своей каюте. Ты кружжжишь, ты кружжишь. Поверни ручку двери так, чтобы дверь распахивалась в стене узкой городской улочки. И ты снова заметишь, что город твой совсем кусочки картона, смыслов и точек нет, но есть кому завидовать.
И, наконец, ты раскрываешь бортовой журнал и пишешь: „время, дата, координаты“. Ты пишешь: „Полёт нормальный. Команда проявляет признаки беспокойства, долгое плавание плохо сказывается на социальной атмосфере.“ Ставишь точку. На корабле ты один. Всю команду ты выдумал. И, бог знает, кого ты выдумал ещё: кажется, корабельную крысу и не менее корабельного попугая. И пьяная крыса кричит: „Карррамба“, взбираясь тебе на плечо, пока попугай подъедает твои галеты.
Ты смотришь в иллюминатор, ты танцуешь на палубе, ты грызешь мундштук своей старенькой трубки, хотя запах табака тебе отвратителен. Гладишь крысу по голове. Читаешь команде на ночь „Катехизис“.
В какое-то утро набегавшись по каюте, ты кричишь надсадно: „Отдать швартовы!!“, но твоя молодая победа давно здесь пустила корни. Всегда кто-то остаётся гнить в порту.