Я встречал бы тебя на лестничной клетке, ещё сонной, например, выходящей посмотреть с общей лоджии на зимний рассвет. Я вопил бы: "здравствуй, здравствуй!" и обнимал тебя под радостный лай моей собаки; в этот момент в твоей квартире сохло бы масло новой картины, в моей – поднималась бы пенка на кофе. Мы с тобой улыбались бы нашим общим знаниям, никому не известным, но никогда не бывавшим тайнами; наши соседи – обычные люди – косились бы на нас странно и всё хотели бы написать заявление в милицию, но никак не могли бы придумать по какому поводу. Я играл бы на флейте, оставаясь один, я писал бы тебе записки и подкладывал под дверь. Ты приходила бы ко мне пить чай и трепаться на кухне. Может, мы и написали бы тогда с тобой тот самый роман о фонарях и городе.
В моей квартире, наверно, жила бы птица, в порывах своих бессонниц и случайных взглядов в окно ты бы видела, как птица взлетает в небо с балкона в четвертом часу утра, расправляя красиво крылья. Я был бы для птицы дымом, дым в три утра разглядеть очень сложно. Но ты бы знала, что от него до меня и обратно есть слово "вместе", а значит всё идет правильно.
А если не птица, то, значит, ты никогда не встречала бы в коридорах и лифтах каких-то неправильных женщин, которых я бы стыдливо прятал от твоих глаз, которые изменяли бы мне с моей музой и уводили её с собой. И только мое грустное "мне не пишется" выдавало бы тебе, что опять со мной происходит какая-то Санта-Барбара.
Мы бы с тобой вместе (а может и порознь) ездили бы по гостям, по книжным, по выставкам, по городу. Обустраивали бы в моем обиталище иногородних и инакомыслящих и их бы выгуливали по нашим умам и улицам. Иногда, спонтанно и синхронно, мы срывались бы оба с места, бежали бы из дома: ты на вокзал, я – в аэропорт, а может наоборот. И три дня – не меньше, ни о тебе, ни обо мне не было бы ни слуху, ни духу, а через две недели – не больше, мы возвращались бы уставшие и обязательно промокшие под дождем, засыпанные снегом или насквозь просквозенные ветром, с горящими глазами. Я привозил бы тебе кольца или что-то ещё, ты мне – колоды карт (часто неполные, часто только в одну карту), засушенные меж книжных страниц листья или что-то другое. И множество впечатлений и фотографий, конечно же, чтобы потом весь ближайший месяц нескончаемым потоком делиться ими друг с другом.
Я бы непременно вольготно курил в квартире и сидел на столах, привычно (и, кстати, точно так же, как ты) носил бы шляпу в холодное время года, тепло любил бы мужчину, живущего с тобой, ведь он был бы очень хорошим. Ты вязала бы мне шарфы и носки, слушала бы подсунутую мной музыку, ругала за попытки похудеть и повеситься (читай – депрессии). Я же купил бы себе напольные весы, чтобы раз в год зимним бездельным вечером мы с тобой могли поочередно взвеситься и подтвердить друг для друга, что у нас с тобой одинаковый вес, рост и носы холодные.
И, конечно, я хотел бы рядом с тобой состариться. Ради двух вещей, наверное: ради песни "моя бабушка курит трубку", заказанной на радио твоим внуком, и ради того, чтоб увидеть каким станет твое двуцветное длинноволосье, когда и светло- и темно-русые прядки станут белыми.
Я