А у нас - мел. Мел сверху падает. Наш город построен под плинтусом в классной комнате и поэтому когда дети что-то пишут мягким мелом на доске (город наш прямо под ней), мел крошится, и белые хлопья летят нам на головы. Потом ещё после уроков дежурный подметает пол, а поскольку делать это он совершенно не умеет (ребенок из интеллигентной академической семьи, избалованный донельзя и совершенно не обученный работе по дому) опять же много мела забивается под плинтус. И всё на нас, на нас…
Меловая буря в стакане неба. Через несколько часов или дней небо отстоится, весь мел осядет на дно, воздух станет прозрачнохолодным, и можно будет его пить, даже, говорят, это полезно.
Пять новых чашек в раковине на кухне, два лишних шестидесятиминутья в старом сером кресле со сломанной ручкой. Купи две пачки печенья, а то одной будет мало. Если я найду куда смотаться, ты позволишь мне улететь маренговым в меловое? Не спрашивай ни о чем, все вопросы – только пародия на общение.
Прости меня, если сможешь одеть всё, что чувствуешь, словом обида.
Простите меня, Александр-Всеволодович-в-пальто-шляпе-и-сепии
Простите меня, Чак
Прости меня, брат, я глупый ребенок, идиотская идиома, которой нет ни в одном словаре и до которой нет дела никому (вот видишь, я заразился, кажется от кого-то), кроме, пожалуй, старика-филолога, пишущего на столе книгу-в-стол, пособие для поступающих (дурно со старыми дворниками).
Ну а ты, с глазами цвета черного кофе и ресницами мальчика-пажа из башни у моря, что ты смотришь так на меня, вздыхаешь? Я-то знаю, тебе меня прощать не надо, ты не знаешь даже за что. Это я, сам себя, простить уже вряд ли смогу. Потому что, видишь ли, есть что-то кроме дохлых ворон на белом снегу, пятен на биографии и манишке, судимостей и скабрезных слухов. Есть закольцованные моменты времени, в которых остаешься навсегда. Хотя всё, по словам календаря, прошло давно, я частично остался там, в темноте зимы и отключенного электричества: укрываю тебя одеялом, шепчу на ухо стихи, смысл которых ты не улавливаешь, умоляю тебя держаться и понимаю, что этот момент останется во мне, а я в нем, на очень, очень долгие годы.
А теперь – мел. Мелом на асфальте нарисовали грядущий февраль.
Прекрасная, смущающаяся девушка, пахнущая лимоном, дымом (как жаль, как жаль, что не мной) и радугой, сестренка, ты думаешь, что я плохо сплю? Я сплю хорошо, особенно хорошо спится под снег или слякоть, под солнцем или облаками, под февраль и апрель, тишину и молчание. Я только и делаю что сплю, я только и делаю вид – сплю. Я - атрофированная амеба, простейшая из простейших, Proteus. Ем практически всё, что попадется под псевдоподию, реагирую на простейшие раздражители (как-то: свет, механическая стимуляция, социум), не страдаю постоянством формы тела и наличием мозга. Тебе, наверно, сложно признать, но это всё именно так. У амебы много псевдоподий и времени, она может позволить себе писать длинные лишенные смысла тексты и тонуть в мелу.